НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ
УНИВЕРСУМ ПЛАТОНОВСКОЙ МЫСЛИ X
Ю. Ю. Печурчик
ПЛАТОНИЗМ И НИГИЛИЗМ
В статье «Феноменология» Э. Гуссерль призывает отказаться «от ориентации на создание философских систем», продолжить более углубленное изучение «философии в духе Платона и Картезия» [1]. Ф. Ницше и М. Хайдеггер предлагают пересмотреть традицию, определить по-иному философию. Таким образом, сетование Аристотеля по поводу незнания предмета философии актуально и для нашего времени. Гегель, по мнению Хайдеггера, завершил христианскую метафизику, а Ницше начал новую. Произошло смешение жанров, понятие уступило место художественной интуиции, на что обратил внимание Т. Манн: «Осуществилось то слияние критической и поэтической сферы, которое начали еще наши романтики и мощно стимулировала философская лирика Ницше; процесс этот стирает границы между наукой и искусством, вливает живую, пульсирующую кровь в отвлеченную мысль, одухотворяет пластический образ и создает тот тип книги, который, если не ошибаюсь, занял главенствующее положение и может быть назван «интеллектуальным романом» [2].
Каким путем идти после Гегеля? Так ставил вопрос уже К. Маркс. Шопенгауэр полагает основной чертой своего учения «полное отделение воли от познания», т. е. от интеллекта. И вот вам еще одна оригинальная система философии. Так возник обычай «вторую» философию объявлять «первой» и единственной, и подгонять под нее все остальные разделы системы.
Современная софистика, согласно М. Буберу, начинается с Фейербаха, который перефразировал известное изречение Протагора: «Чем человек не является, но чем он быть стремится или хочет, — это, и только это, и ничего, кроме этого, есть Бог» [3]. У Фейербаха здесь содержится скрытая полемика с высказыванием Платона: «Бог есть мера всех вещей». Бубер определяет ницшеанскую критику морали со стороны Ницше как не осознанную модификацию Марксова учения об идеологии. Бубер правильно указывает на связь софистики и идеологии. Уже софист Фрасимах писал: «Справедливым я называю не что иное, как полезное сильнейшему». Аналогичную мысль мы находим у Ницше. Ценности «зависят от роста власти того, кто определяет ценности». Ницше хочет обосновать свою «религию», создав сильного бога, «сверх-человека». Философскую основу своей «религии» он ищет в софистике: «Софисты имели мужество, которым обладает всякий сильный дух, знающий о своем собственном имморализме. Софисты были греками. Поскольку Сократ и Платон приняли сторону справедливости и добродетели, они были евреями или уж я не знаю кем». Софистика, как показал Платон, разлагает сама себя. Нечто подобное произошло и в теории Ницше, поэтому Хайдеггер справедливо умозаключает: «Бесцельность неотрывна от метафизической сущности власти. Если тут вообще можно говорить о цели, то «цель» такая — в бесцельности безусловной власти человека над землей» [4].
Научная парадигма «латентным» образом, вопреки сознанию Гуссерля, «таится» в его подсознании, звучит в его призыве превратить философию в «строгую науку». Мысль низводится с понятийного уровня к поэтической и научной символике. Феноменологическое «эпохэ» ищет смысл не в понятиях, а в переживаниях. Хайдеггер рассматривает современную ему философию как пропедевтику к будущей метафизике: «Быть приуготовляющим — вот суть такого мышления». В полном соответствии с гегелевской теорией развития, согласно которой художественная и научная форма выражения истины будут сняты философской логикой. Художественные пророчества и научные открытия лишь подготавливают почву для философии: «Они служат севу, а еще прежде того подготовке к севу».
«Вера в науку» порождает «переоценку ценностей», которая приводит к тому, что философия теряет достигнутую ясность, становится поэтически-двусмысленной. Хайдеггер говорил в своих лекциях: «Ницше сам обратил себя в двусмысленную фигуру — и не мог не обратить себя в пределах горизонта тогдашней и настоящей современности». Чтобы осознать, что наше «существование стоит перед великим преображением», надо «серьезно отнестись к этой оставленности современного человека посреди всего сущего» и признать справедливость того, «что сказал страстно искавший Бога последний немецкий философ, Фридрих Ницше, — "Бог мертв"». Нигилизм, следовательно, свидетельствует о богооставленности и «заброшенности» человека в секулярном мире, которое переживает современная культура. Но не соответствует природе Бога, оставившему свое творение. Следовательно, тут речь может идти только о том, что человек, став богом, оставил самого себя.
Прежняя метафизика, к которой М. Хайдеггер относит и философию самого Ф. Ницше, не способна мыслить новые отношения внутри бытия, «притом не умея постигнуть эту сущность в рамках метафизики», которая «мыслит сущее онтологически... Поэтому от Ницше, как от всей доницшевской метафизики, по-прежнему скрыто, в какой степени сущность человека определяется изнутри сущности бытия». На что намекает поэтическая интуиция М. Хайдеггера? Что означает это новое бытие? — Видимо, новые отношения церкви и культуры и соответствующую им метафизику. Что может означать выражение, «сущность человека определяется изнутри сущности бытия», как не это новое отношение к человеку, к религии, к обществу и т. д. Бог не творит мир дважды, новое бытие. Он лишь его развивает.
Вину за неудачу христианства Ницше возлагает на метафизику; «для Ницше это вся западная философия, понятая как платонизм», — подчеркивает Хайдеггер. Философия Ницше выражает нигилистическое мироощущение и этим самым представляет его как историческое явление, но не добирается до его метафизического основания, так как не увязывает его со всей историей метафизики: «Ницше хотя и может постигать нигилизм метафизически как историческое совершение ценностного полагания, однако тем не менее не может мыслить сущность нигилизма». Современная философия запуталась, констатирует Хайдеггер, и не достигла той строгости, которая скрывается за афоризмами Ницше. Ницше выражает сущность нашего времени, потому что он «как метафизический мыслитель сохраняет близость к Аристотелю». Выразить прозрения Ницше удастся лишь тогда, когда их научатся «мыслить... в единстве с Шиллинговыми «Исследованиями сущности человеческой свободы» (1809), а это значит — в единстве с творением Гегеля «Феноменология духа» (1807), а стало быть, — в единстве с «Монадологией» (1714) Лейбница».
Направляя свою философию против традиционной метафизики, а тем самым и против христианства, Ницше волей-неволей утверждает потребность как в том, так и в другом: «Однако всякое контрдвижение необходимо, как и вообще всякое «анти-», застревает в сущности того, против чего выступает». Такова логика развития бытия вообще, а следовательно, и логика метафизики. Отрицание должно быть направлено против чего-нибудь. Метафизическое отрицание касается сущности отрицаемого предмета. Метафизика Ницше соответствует первой ступени отрицания: «Поэтому для метафизики и через нее по-прежнему скрыто, что совершается в ней и что, собственно, совершается как метафизика».
Переоценка прежних ценностей необходима еще и потому, что «нигилизм» породил пессимизм и социализм. Шопенгауэр пришел к выводу о бессмысленности жизни. Социалисты призывают строить рай на земле. «Неполный нигилизм (Шопенгауэр, Маркс), его формы: мы живем прямо посреди него. Попытки избежать нигилизма без переоценки прежних ценностей, они производят обратное, усугубляют проблему», — комментирует Хайдеггер. Какие ценности предлагает Ницше? Он переносит ценности из абсолютной сферы в относительную. Как выясняет Хайдеггер, по Ницше ценности — это самополагание воли к власти, «полагаемые самой же волей к власти условия ее самой». Причем становление, жизнь, бытие и воля к власти одно и тоже. Жизнь Ницше понимает в рамках традиционной метафизики (здесь Хайдеггер сравнивает Ницше с Гегелем), так как ее становление протекает посредством образования «центров власти», к которым относятся искусство, государство, религия, наука и общество. Следовательно, Ницше вынужден вернуться в сферу абсолютного отношения (религии). Ведь что такое воля, которая преодолевает сама себя? Это воля Бога, который, создав свободное существо — человека — отрицает себя и одновременно утверждает («вечное возвращение»). «Ницше, несмотря на все совершаемые им переоценки и оборачивания метафизики, последовательно остается на пути ее преданий», — констатирует Хайдеггер.
Полный нигилизм представлялся самому Ницше как устранение метафизики, сверхчувственного вообще. Исходя из этой предпосылки он пытается сформулировать новый принцип ценностей и жизни. Однако поскольку наука свободна от ценностей, постольку сферой приложения полного нигилизма может быть только метафизика. Хайдеггер называет ее «метафизикой воли». Учитывая современные реалии, опыт русской религиозной философии (Бердяева, например), новую метафизику следовало бы назвать «метафизикой свободы». В образе сверхчеловека Ницше показал возросшее состояние свободы и ответственности современного человека, выраженного в афоризме Просвещения: «Имей мужество быть разумным», т. е. свободным: «Внезапно и нежданно для себя, — пишет М. Хайдеггер, — человек обнаруживает, что бытием сущего поставлен перед задачей перенять господство над землей». Раньше, как известно из истории, решение этих задач лежало в большей степени, чем сегодня, на «центрах воления».
Какую форму должна приобрести современная философия? Видимо, она должна преодолеть «субъективизм» предшествующей ступени. М. Хайдеггер полагает, «что Гегель ощущает существо истории, идя от существа бытия в смысле абсолютной субъективности» [5]. На языке М. Хайдеггера «субъективность» означает отрефлек-тированное единство объективного и субъективного, тогда как ему хочется их непосредственного единства, как это имеет место в художественной и научной интуиции. Ведь для Гегеля абсолютная субъективность есть одновременно и абсолютная объективность. Абсолютное в соответствии со своим понятием есть как раз такое бытие, которое не устраивает Хайдеггера, «ибо когда Гегель видит в бытии «неопределенное непосредственное», он понимает его как полагаемое определяющим и познающим субъектом. Поэтому он не может бытие в греческом смысле высвободить из отнесенности к субъекту и отпустить в его собственное существо». Но, по Гегелю и по понятию, абсолютное отпускает само себя куда захочет. Не надо только ему мешать. Собственно, и помешать ему невозможно, так как субъективизм приводит к противоречию, нарушению закона тождества мышления самому себе. Или мы следуем объективному (абсолютному) мышлению, или познание невозможно. Таково открытие Парменида, которое в субъективистской его трактовке вошло в культуру как закон рассудочной логики. Философия же понимает его онтологически.
Логическое отношение субъекта и объекта, то, что принято называть дискурсивностью в противоположность интуитивному схватыванию, М. Хайдеггер называет субъективизмом. «Бытие в греческом смысле» есть непосредственное, неотрефлектированное единство субъекта и объекта. М. Хайдеггер видит в греческом подходе к истине непревзойденный идеал, «которому не удовлетворяем и не отдаем должное мы». Наше время должно начать все с начала, поскольку прежняя метафизика завершена: «Возвращение к грекам имеет смысл только как возвращение к бытию» [6]. В свете вышеизложенного слова М. Хайдеггера «вопрос о бытии как бытии никогда не ставился» расшифровываются в том смысле, что «мысль должна попытаться проложить путь какому-то новому — не-метафизическому — способу мыслить время». В традиционной метафизике речь шла о вечном бытии, которое изначально содержало в себе возможность начала мира, т. е. времени, а теперь, в «Бытии и времени» — о новом переосмыслении истории.
Опыт Платона и Аристотеля дает М.Хайдеггеру возможность дистанцироваться от «субъективизма» Гегеля-Декарта, где человек отныне задействован в своей позиции представляющего. «Для греков вещи являются. Для Канта вещи являются мне». У Гегеля, по М.Хайдеггеру, позиция ближе к греческой, чем к кан-товской, так как у него в логике «речь идет о мыслях Бога перед творением». На семинаре в Ле Торе (1969) 80-летний мыслитель защищает свои идеи, сравнивает свое понимание бытия с тем, которое было у греков и у Гегеля. Хайдеггер хочет вернуться к античному непосредственному восприятию мира идей: «Греки — это те люди, которые жили непосредственно в открытости феноменов, — через особенную экстатическую способность слышать, что говорят им феномены». В отличие от них новоевропейский человек, декартовский человек, заговаривает только с самим собой. У Гераклита логос, пишет М. Хайдеггер, а у Парменида бытие есть то, что дает себя само собой. Гегель «окончательно отсекает себя от греческого опыта сущего как феномена», так как он «фактически говорит, что греки еще не мыслили субъективное как опосредование и тем самым как ядро объективности».
Феноменологическому мышлению удается непосредственно в экстатическом «броске» достичь такого бытия, которое поддерживает и несет на себе всю метафизику. «Теологическому» решению Лейбница и Гегеля противопоставляется феноменологическое, которому все же не удается избежать мистического оттенка. Среди условий, которые необходимы для «броска» к истинному бытию, к «простому» или тайне М. Хайдеггер называет позицию смирения, открытость для тайны, отказ осудить этот мир. Другим понятием, без анализа которого нельзя понять экстатический метод, является «онтологическая разница». Речь идет о различии онтологии Гегеля и фундаментальной онтологии М. Хайдеггера. У Гегеля абсолютное бытие говорит само от себя, поэтому сознание философа есть место само себя сознающего бытия. Философия М. Хайдеггера «говорит не от самого себя сознающего бытия сознания, а от этого-вот-бытия (Da-sein)». Как подчеркивается в другом месте протокола о семинаре, у Гегеля речь идет о бесконечном бытии Бога, а у М. Хайдеггера — о конечном Dasein. Когда Гегель говорит, что абсолюта нет без нас, он говорит это лишь в ориентации на христианское «Бог нуждается в человеке». Для хайдеггеровской мысли, наоборот, бытия нет без человеческого отношения к этому вот бытию (Dasein): «Человек Нового времени впредь находится в принципиально новом отношении к бытию, — и что он ничего об этом не знает». Давно замечено, что мистика появляется в переходное (смутное) время. Попытка избежать опосредования, отказ от опоры на контекст всей истории философии заставляет М. Хайдеггера вернуться к грекам, «слушать» «тайну» бытия: «Шаг назад... имеет единственно смысл облегчить, в собирании мысли на самой себе, вглядывание в настоящее. Он означает, что мысль начинается снова».
Наука порождает мифологию. Философия вырастает из мифологии и религии. Просвещение «ходило, — по словам Гегеля, — на голове». Оно верило в Разум. Оно еще было религиозным. Безрелигиозное бытие грезит религией. «Одно-единственное Мудрое [Существо] называться не желает и желает именем Зевса», - предрекал Гераклит. Видимо, «новая метафизика» отражает то мироощущение, которое предвидел дьявол: «И сказал змей жене: нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги» (Быт. 3, 4-5). Человек нашего времени приблизился к той степени свободы, которая ему была дарована Христом. Современные социальные условия позволяют в полной мере реализовать индивидуальную свободу. Дорос ли индивид до той ответственности, которая ложится на его плечи? Не случайно так много места уделено грехопадению у другого «пророка» новой метафизики, С. Кьеркегора.
Противоречивость рассмотренной философии отражает процесс развития культуры, частью которой она является. Современная наука, по Гуссерлю, сложилась тогда, когда Галилей «возродил» платоновское миросозерцание. Следовательно, научная парадигма сама по себе представляет противоречие между всеобщим и особенным. Э. Гуссерль и М. Хайдеггер хотят находится в русле традиции, апеллируют к Платону, но «завершенность» метафизики с одной стороны, и потребность в развитии «региональных онтологии», с другой, властно влекут их в сферу особенного. «Дело мысли» продолжается.
Печурчик Юзеф Юзефович — канд. филос. наук, доцент кафедры философии Балтийского государственного технического университета
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Гуссерль Э. Феноменология // Логос. 1991. № 1. С. 12-21, 20, 21.
Манн Т. Соч.: В 10 т. Т. 9. М., 1959. С. 612. назад
[2] Бубер М. Два образа веры. М., 1995. С.407. назад
[3] Хайдеггер М. Слова Ницше «Бог мертв» // Вопросы философии. 1990. №7. С. 139. назад
[4] Хайдеггер М. Гегель и греки // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 381-389, 388. назад
[5] Хайдеггер М. Семинар в Ле Торе // Вопросы философии. 1993. №10. С. 123-151, 144. назад
[6] Березкина Э. И. Математика древнего Китая. М., 1980. С. 17. назад
© СМУ, 2007 г.
НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ
