|
Журавлева А. С., асп. философского факультета СПбГУ
Основой нашего рассуждения будет монография Артура
Лавджоя «Великая цепь бытия». В своем исследовании он рассказывает о «принципе
изобилия», прослеживая его функционирование в различных философских
концепциях, начиная от Платона и заканчивая романтизмом. Восьмая глава его
книги посвящена экспликации этого принципа в учениях Лейбница и Спинозы.
Лавджой ведет свое повествование, плавно переходя от одного философа к другому
и обратно. Это неизбежно ведет его к некоторым огрублениям и искажениям
в изложении позиций обоих философов.
Лавджоя можно оправдать тем, что он хочет
представить лишь абрис, а не частности систем, которые он анализирует. К тому
же проекты Лейбница и Спинозы путали один с другим уже их
современники, ведь, действительно, в них много общих элементов.
Тем не менее, эта общность не должна вводить нас
в заблуждение. Лавджой заключает свой анализ следующей фразой: «так что
абсолютный логический детерминизм равно характерен и для метафизики
Лейбница, и для метафизики Спинозы». Как мы постараемся показать,
детерминизм Спинозы и детерминизм Лейбница имеют различные оттенки и источники,
которые необходимо прояснять.
Так что нашей целью будет дополнение анализа
Лавджоя некоторыми существенными частностями, касающихся метафизики Лейбница. В конце
мы надеемся показать, какие именно черты изменили платоновский принцип изобилия
в трактовке его Лейбницем.
По мнению Лавджоя, с принципом изобилия
связаны три основные для философии Лейбница идеи: принцип достаточного
основания, закон непрерывности и понятие совозможности.
Первые две идеи трактуются Лавджоем в качестве
тех расхожих положений, которые Лейбниц воспринял от традиции (он высказывается
об этом так: «уверенность в наличии достаточного основания тому, чтобы
существовало нечто, а не ничто – то есть, что мир можно понять как
необходимость, вытекающую из логической системы сущностей – был аксиомой и для
значительного числа тех, кто отвергал принцип, сформулированный Лейбницем»).
Здесь следует заметить, что для Лейбница они не так аксиоматичны, как Лавджой
это представляет. Лейбниц проблематизирует их, спрашивая о том, почему
«существует нечто, а не ничто», почему должно быть определенное основание
для той или иной истины, и в чем оно заключается. Что же касается
закона непрерывности, то Лейбниц специально показывает, как он возможен
геометрически и метафизически. К этому он присовокупляет необходимое
решение проблемы «лабиринта континуума», что расширяет проблему непрерывности.
Самым неясным понятием лейбницевского проекта
Лавджой полагает совозможность. Он рассуждает о ней в контексте
выбора Богом наилучшего мира и замечает, что Лейбниц не дает ни тому, ни
другому понятию «ни очевидных подтверждений тому, ни каких-либо развернутых
объяснений или иллюстраций». Поэтому Лавджою кажется странным то, что Лейбниц
использует это понятие в противовес спинозизму. Он утверждает, что оно
ничего нового к принципу достаточного основания не добавляет, поскольку,
скорее всего, совозможность следует воспринимать как возможность. Последняя же
относится к логической сущности вещи. Так он присоединяется к логицистской
интерпретации совозможности, идущей от Рассела, хотя она не совсем корректна.
Во-первых, в этом случае мы забываем, что
полное понятие, с которым обычно связывается совозможность, не является полным
определением монады. Оно «встраивает» монаду в мировой порядок лишь в определённом
аспекте. Но от него не зависит, например, уровень причинности, который следует
прояснять дополнительным образом. Поэтому совозможность нужно рассматривать
также и на уровне «силового» взаимодействия монад, что видоизменяет
прежний, платоновский принцип изобилия. Мы видим, что теперь закон непрерывности
оказывается обусловленным взаимообразным действием и страданием монад.
Во-вторых, следует отметить, что божественного выбора
наилучшего мира не было. Это известное положение Лейбница является лишь метафорой,
уступкой нашей слабости мышления и невозможности представить акт творения.
Но эта метафора создана специально, поскольку она проясняет несколько важных
пунктов. В первую очередь, она проясняет сам механизм совозможности,
являясь образом этого понятия. Этот образ показывает, как осуществляется
свободная воля Бога (и человеческая, поскольку она в какой-то степени
аналогична божественной), и то, что всегда есть выход из «лабиринта
свободы».
Так мы видим, что принцип достаточного
основания, закон непрерывности и совозможность ведут нас к монаде и к ее
характеристикам в качестве субстанции, обладающей силой.
Поэтому невозможно представлять лейбницевский
универсум исключительно логически: он так же должен быть описан и в терминах
динамики. В этой связи для дополнения логических, необходимых истин,
выполняющихся в каждом из возможных миров, Лейбниц вводит контингентные
истины, верные только для существующего мира. Лавджой отмечает всю
противоречивость понятия контингентности. Логически оно, в самом деле, не
выдерживает критики. Несмотря на то, что Лейбниц понимал всю его
неудовлетворительность, он оставил его в своем проекте. Ведь именно контингентные
истины со всеми их понятиями-спутниками (полное понятие, концепция inesse, предустановленная гармония и т. д.)
дают нам индивидуальность выбранного к существованию мира и проясняют
его уникальный порядок. К тому же, они показывают мир как «дарованность»
нам: мир всегда уже дан, и всегда доступен для понимания, а духи могут
в нем находить себя и познавать.
Так мы возвращаемся к лейбницевскому
принципу изобилия. Он проявляется на двух «уровнях»: в законе
непрерывности на уровне вещей (виды непрерывно переходят друг в друга) и на
уровне выражений монад, согласованных друг с другом и отличающихся
друг от друга бесконечно малыми величинами. Поэтому сам принцип изобилия в том
виде, как он был у Платона, получил новый смысл: это не просто существенность
всех возможных видов, связанность их в одну цепь. Теперь эта цепь зависит
от более «глубинных» условий: от согласованности (априорной совозможности)
видений монад одного и того же мира. Поэтому не существует единой цепи
бытия: мы каждый раз должны уточнять, о чем мы говорим: о порядке
восприятия, порядке причинности, порядке взаимодействий и т. д. В данном
случае, монады не располагаются иерархично от меньшего совершенства к большему,
от неясных восприятий к интуитивным. Как показывают К. А. Сергеев и Ж.
Делез, упорядоченность монад производится, скорее, по различию в «фильтрах»
восприятий, зависящих от силы (совершенства) монады, а не по подчинению
высшими низших (так, монада выражает весь мир, но местами отчетливо, а местами
нет).
|
|