Платоновское философское общество
Plato
О нас
Академии
Конференции
Летние школы
Научные проекты
Диссертации
Тексты платоников
Исследования по платонизму
Справочные издания
Партнеры

МОО «Платоновское философское общество»

НАЗАД К СПИСКУ КОНФЕРЕНЦИЙ

УНИВЕРСУМ ПЛАТОНОВСКОЙ МЫСЛИ

УНИВЕРСУМ ПЛАТОНОВСКОЙ МЫСЛИ XXV:

ПЛАТОН И АНТИЧНАЯ НАУКА


Программа конференции Тезисы

Тезисы доклада

Щербаков Фёдор Борисович
аспирант, Русская христианская гуманитарная академия

Значение аллегорической экзегезы в стоической школе

В предлагаемом докладе кратко освещаются вопросы возникновения стоической аллегорезы мифа, её идейно-философских истоков, культурно-исторического контекста, влияние которого она испытала. Прослеживается отношение к данному типу толкования внутри самой стоической школы и полемика по поводу неё с другими античными философскими течениями. Отмечается значение аллегорического толкования у ранних стоиков как высшей религиозной философской практики, а также её верификационный и “апологетический” характер в отношении отдельных элементов учения стоиков. Этимология при этом рассматривается как важнейший инструмент стоической аллегорезы. В дальнейшем, аллегореза теряет у стоиков свой высокий статус вследствие выхода у этих философов на первый план вопросов этического плана, но зато весьма охотно применяется у некоторых крупнейших авторов средне- и неоплатонического направлений, как языческого, так и христианского толка.

Ключевые слова: аллегореза, аллегория, Гомер, Зенон, миф, стоическая школа, Клеанф, Корнут, Сенека, философская герменевтика, Хрисипп, эвгемеризм, этимология

Fyodor Scherbakov
postgraduate student, Russian Christian Academy for Humanities, St Petersburg

Significance of the allegorical exegesis in the Stoic school

In offered report there are briefly covered some problems of the Stoic myth’s allegoresis. There is exploring its genesis, philosophical sources, cultural and historical context of it. There are concerned the relation to that type of exegesis inside the Stoicism and also polemics about it between other philosophical traditions. Significance of the allegorical interpretation is noted in that it was the highest philosophical practice and also it’s remarked that it had verification and apologetic character for the early Stoics’ doctrine. An etymology is considered as a very important instrument for the stoic allegoresis. By the time the allegoresis had lost its high status in consequence of predominance of ethical problems in this school but a lot of the most prominent pagan and Christian authors of the Middle and New Platonic directions were willingly practicing the allegoresis.

Keywords: allegoresis, allegory, Homer, Zeno of Kitium, mythology, the Stoic school, Cleanthes, Cornutus, Seneca, philosophical hermeneutics, Chrysippus, euhemerism, etymology


Статья посвящена той роли, которая играла аллегорическая интерпретация в школе стоиков. Предлагается осветить эту проблему в нескольких аспектах: какие обстоятельства повлияли на её обширное использование в стоической традиции, как она была связана с другими элементами учения стоиков, каково было отношение к ней внутри и извне стоической школы.

На наш взгляд, стоическая аллегорическая экзегеза возникла под влиянием четырёх факторов, одна часть из которых принадлежала общекультурному контексту того времени, другая была разработана внутри самой стоической школы:

1) уже сложившаяся и довольно прочная традиция аллегорического толкования греческой мифологии (как минимум, начиная с VI в. до н. э.). Сама по себе аллегория у греков была известна издревле, и, возможно, существовала столько же, сколько и сами мифологические предания. Уже первые философы проявили интерес к этой теме, — Ферекид Сиросский, Феаген Регийский, Анаксагор, киники Антисфен и Диоген, софисты Продик и Протагор и др. У Платона и Аристотеля эта тема также получает развитие в связи с их интересом к мифу: у первого в контексте различения мифа и логоса, у второго в плане рассуждений о мифе и удивлении как источнике всякой философии.

2) необыкновенно развившаяся с возникновением александрийской «книжной» культуры филологическая критика древних авторов, прежде всего, Гомера. Эпоха, пришедшая на смену идеалам классического греческого полиса, принесла с собой новое понимание мира и человека; старые же ценности, выраженные в произведениях античных поэтов и трагиков, стали подвергаться серьёзному скепсису. Это привело к возникновению двух партий среди исследователей «отца» греческого эпоса — «гомерохулителей» и «гомеротолкователей». Если первые просто всячески пытались принизить художественные достоинства великого поэта и умалить его философско-религиозное значение, то вторые, также прекрасно осознававшие огромное количество противоречий чисто сюжетного свойства и, в целом, изрядную «баснословность» эпических сочинений, стали призывать к прочтению этого автора не буквально, а иносказательно. По их мнению, Гомер, как величайший мудрец древности, не мог писать что-то необдуманно или «ради красного словца», но обязательно всегда имел в виду что-то «сверх» поверхностного уровня текста, ибо повествовал о вещах божественных и священных.

3) значительный интерес ранних стоиков к проблемам языка и разработка ими теории естественного языка и т. н. «первых звуков». По мнению Зенона и Клеанфа, некогда существовал некий «натуральный язык», который состоял из слов, фонетически подражавщих тому, что они призваны были обозначать. Уже Хрисипп внёс в это стоическое учение довольно существенное дополнение, показав, что слова необязательно должны пониматься однозначно, поскольку в процессе не всегда правильного словоупотребления неизбежно происходит искажение смысла. Эти словесные аберрации со временем накапливаются и в итоге закрепляются за словом, делая затруднительным понимание его изначального значения. Из всего этого следует, что слова и — шире — тексты вообще, могут обладать двумя или более того стратегий понимания и толкования, в т. ч. и иносказательным.

4) обожествление и сакрализация мира в ранней Стое, отождествление его с «вселенской мистерией». Клеанф полагал, что о божественных силах, конечно, можно и нужно вести философское рассуждение, но по-настоящему загадочность, «мистериальность» мира могут выразить только музыка и поэтический метр. Мир принципиально до конца непостижим для человеческого разума. С другой стороны, стоическим идеалом счастливой жизни была жизнь учёного, который должен был уметь ловить «подсказки», «намёки» Космоса, и через них уже пробиться к истинной природе богов и мира в целом. Соответственно, если мы решили встать на этот путь, то мы должны заняться тщательным изучением происхождения божественных имён и эпитетов, поскольку никаким иным образом боги для нас, по мнению стоиков, доступны быть не могут. Средством такого постижения у стоиков стала этимология (от греч. έτυμον — «правда»), которая рассматривалась этой традицией отнюдь не как пустая интеллектуальная забава, а как высшая религиозно-философская практика: она играла связующую роль между стоической физикой с теологией, «венцом» их учения. Через этимологизирование устанавливалась подлинная природа Зевса как эфира (а также как Божественной Пневмы или даже самой жизни), Геры как воздуха, Хаоса как воды и т. д. Помимо этого, само учение стоиков на раннем этапе своего формирования проходило, если можно так сказать, серьёзную апробацию, потому что, толкуя божественные силы аллегорически, оно постоянно ссылалось на общепризнанные греческие авторитеты — писания Гомера, Гесиода, Орфея, Мусея и т. д. Таким образом, получалось, что стоики спасали древних поэтов от рационалистической критики других школ, сохраняя их культурное значение для потомков; с другой стороны, постоянная аппеляция к поэтам у стоиков помещала это новое философское учение в широкий культурно-философский контекст, в котором они могли себя чувствовать гораздо уверенней в полемике с другими школами.

Кроме того, аллегореза в учении стоиков носила кардинальный, в некотором роде, верификационно-апологетический характер. Для подтверждения своих философских, богословских, естественнонаучных гипотез стоики конечной инстанцией доказательства избирали цитаты из древних авторов. Тем не менее, сам тип стоического аллегоризма имел существенные недостатки: во-первых, аллегория, как правило, носила у них фрагментарный, несистематический характер; часто применялась, что называется, ad hoc (в отличие, кстати, от сложившегося позднее систематического аллегоризма христианского/неоплатонического типа).

Помимо этого, необходимо отметить, что аллегория, как таковая, замечательным образом подходила для доказательства стоической концепции единства и сугубой телесности Космоса, в котором боги и природные стихии суть одно. Живой, одушевлённый Зевсом-Пневмой и полный божественных знаков целокупный мир (τὸ ὅλον), существование которого стоики стремились доказать в своём учении, аллегория выражала в архаической поэзии ярче, доступнее и нагляднее. На наш взгляд, можно проследить определённое структурно-содержательное соответствие между иносказанием и стоическим Космосом. Так, в аллегории есть уровень обозначающего, который содержит образ какого-нибудь бога (напр., Гелиос), и уровень обозначаемого, на который первый указывает (Солнце). И если первый уровень существует лишь на уровне логики, то второй имеет полноценный онтологический статус, т.к. материален. С другой стороны, всё в мире (τὰ πάντα), согласно стоикам, состоит из сферы бестелесных лектонов (τό λεκτόν – «то, что может быть высказано»), которые суть только наши суждения, и телесной, истинно существующей природы, с которой лектоны могут верно или неверно корреспондировать. Таким образом, согласно такой схеме внешняя оболочка аллегории соответствует лектонам, а глубинный смысл аллегории - телесному Космосу. Первый уровень в обоих случаях существует лишь постольку, поскольку он призван обозначать второй уровень. Отсюда ясно, почему Клеанф называл мир «таинством», а богов — «мистическими формами» и «священными именами» (SVF, I, 538). Также становится понятным разделение им стоического учения о природе на физику и теологию (SVF, I, 482). Видимо, прибегая к аллегории как некому единству идеального и материального, стоики хотели преодолеть платоновский дуализм, от которого им важно было на первых порах формирования школы чётко отмежеваться. Говоря в целом, для стоиков философия и аллегорическое толкование – это как бы разделение мира на две стороны знака, или, если угодно, разъятие монеты на аверс и реверс.

Но аллегореза выполняла и важную пропедевтическую функцию: во времена Средней и особенно Поздней Стои в ходу было множество учебников по богословию, разъясняющих, как следует толковать греко-римскую мифологию. Практика аллегорической экзегезы к началу I в. н.э. превратилась в «школьную» норму, сделавшись базовой ступенью в овладении стоической мудростью. При этом аллегорическая интерпретация всегда должна была подтверждать положения стоической доктрины. Одни и те же этимологии, переходившие из руководства в руководство (см. сочинения Аполлодора Афинского, Корнута, Палефата, псевдо-Гераклита) и восходившие, так или иначе, к платоновскому «Кратилу», должны были убедить подвизавшихся на пути стоической философии в верности сделанного ими выбора. Таким образом, стоики, во-первых, использовали аллегорезу как пропедевтику и введение в свою философию, во-вторых, всякий раз находили свидетельства правоты своего учения в поэзии древних, доказывая, что и Гомер с Гесиодом имели в виду то же самое, только на своём, «зашифрованном» языке.

Тем не менее, тип стоического аллегоризма имел свои существенные недостатки. Во-первых, аллегорические толкования у философов Стои часто плохо сочетались между собой, в силу того, что применялись, как правило, ad hoc (в отличие, кстати, от сложившегося позднее систематического аллегоризма христианского/неоплатонического типа). Во-вторых, сильна была тенденция посредством очень «натянутых» и спорных этимологий подстраивать аллегорическое толкование под заранее готовые тезисы, которые необходимо было доказать.

Многие критики стоиков писали, что их аллегорезы ещё чуднее тех басен, которым они стремятся придать более понятный и «благообразный» вид. Такой убеждённый стоик I в. до н. э., как Страбон, хотя и сам иногда прибегал к иносказанию, признавал, что у Гомера, при всём его уважении к этому автору, всё же достаточно много вымысла и ничем неподкреплённых фантазий. Внутри стоической школы нарастало понимание того, что сама по себе аллегореза не решает тех гносеологических проблем, которые ставит перед исследователем феномен мифа, а её аргументационная часть нередко оставляет желать лучшего и далеко не всегда действует на оппонентов убедительно, порой вызывая у них просто смех и недоумение. Осознание подобных затруднений привело к выделению из стоической аллегорезы самостоятельного типа экзегезы — историко-реалистический, или «эвгемеристический», по имени своего создателя, философа-стоика III в. Эвгемера. Этот философ понимал под богами и героями великих царей и разнообразных выдающихся деятелей прошлого, которые оставили по своей смерти в народе столь крепкую память, что со временем народное отношение к их посмертному образу превратилось из просто почтительного в религиозно-мифологическое, и они были таким образом обожествлены. Данный тип экзегезы уже не прибегал ни к этимологии, ни к аллегории, и, соответственно, не может рассматриваться как тип аллегорического толкования. С другой стороны, с наступлением эпохи римского стоицизма, на первый план всё больше выходят этические вопросы и закономерно, что познание «священных загадок» мира философов-стоиков интересует всё меньше. В частности, Сенека в 88 и 108 письмах и особенно в трактате «О благодеяниях» подвергает яростной и весьма едкой критике любую научно-философскую деятельность, которая не служит совершенствованию души и не приближает мудреца к блаженной жизни. На его взгляд, учёные-грамматисты в принципе не понимают, для чего нужен художественный текст, поскольку ищут в нём какие-либо специфические топологии, интертекстуальные ссылки или примечательные особенности стиля. Текст, по мнению философа, носит строго утилитарную функцию научения жизни; важно правильно ставить вопросы при его интерпретации, а не отвлекаться на праздные занятия своеобразием письма того или иного автора. Можно сказать, что Сенека подвёл некую завершающую черту под фактическим, а не номинальным, развитием стоической аллегорезы, потому что все последующие авторы-стоики либо не занимались ею вовсе, либо цитировали уже известные места из толкований Зенона, Клеанфа, Хрисиппа, Посидония, Кратета Малльского и Корнута. Несмотря на это, аллегорические принципы толкования получили настоящее «второе рождение» в философии средне- и неоплатонических языческих и христианских авторов, таких, как Филон Александрийский, Плутарх, Нумений, Кроний, Климент Александрийский, Ориген, Плотин, Порфирий, Саллюстий, Юлиан и др.

© Платоновское общество, 2017 г.

НАЗАД К СПИСКУ КОНФЕРЕНЦИЙ