Платоновское философское общество
Plato
О нас
Академии
Конференции
Летние школы
Научные проекты
Диссертации
Тексты платоников
Исследования по платонизму
Справочные издания
Партнеры

МОО «Платоновское философское общество»

 

а. м. толстенко

платон о любви к мудрости

Платона интересует вопрос, что есть мудрость, каков образ жизни человека, стремящегося приобщиться к подлинной мудрости. В «Апологии» Сократ определяет мудрость не как абсолютное и тотальное знание всего и вся, а как знание своего незнания. Пифия в Дельфах открыла Сократу, что нет никого мудрее его. «Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конечно, ни мало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех?.. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом, собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым. Ну, и когда я присмотрелся к этому человеку...скажу только, что человек, глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных людей...так



© А. М. Толстенко, 2002

296


вот, когда я к нему присмотрелся (да побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым...а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего хорошего не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я, коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он...с тех пор возненавидели меня и тот первый, и многие другие» (Апология Сократа, 21b–е).

«Ион» — один из самых замечательных диалогов Платона. По своей форме он краток, ясен, отчетлив, содержит очень простую, по самую фундаментальную для всего учения об идеях мысль. Ион — рапсод, «специалист» по Гомеру, которого он блестяще знает наизусть. Встретившийся с ним Сократ говорит: «Ведь нельзя же стать рапсодом, если не смыслишь сказанного поэтом, так как рапсод должен сделаться толкователем мысли поэта для слушающих, а это невозможно хорошо делать, не зная того, что говорит поэт» (530с). Ион, конечно, думает, что он лучше всех знает Гомера. Его знает и чтит вся Греция. По вот Сократ задает ему такой вопрос: «Силен ли ты по части одного Гомера, или также но части Гесиода и Архилоха?» (531а). Разумеется, Ион силен только в Гомере. Рапсод спрашивает: «Что же тут за причина, Сократ, что, когда кто-нибудь разговаривает о другом поэте, я и внимания не обращаю и не могу ничего дельного прибавить, попопросту дремлю, а как только кто-нибудь упомянет о Гомере, так сейчас пробуждаюсь и внимательно слушаю и нахожу в изобилии, что сказать?». Сократ дает на это очень интересный ответ: «Всякому ясно, что ты не способен говорить о Гомере посредством искусства и знания (τέχνη καὶ ἐπιστήμη), потому что, если бы ты имел эту способность через искусство, ты был бы способен говорить и обо всех других поэтах. Поэтическое искусство ведь есть нечто целое» (532с). Платон призывает не сводить мудрость к «чувствам», поэтическому и религиозному вдохновению. В этой связи Сократ поясняет: «Толковать хорошо о Гомере — это ведь у тебя не искусство, о чем я сейчас говорил, а божественная сила, которая тебя двигает, как в том камне, что Еврипид назвал магнитом, а народ называет гераклейским...». «...Муза — боговдохновенными-то делает [людей] сама, а через этих боговдохновенных привешивается цепь других восторженных. Ведь не посредством искусства [действуют] и все хорошие творцы былин, но, будучи вдохновенными и одержимыми, производят они все прекрасные творения...»; «...легкое существо поэт, и крылатое, и священное, и творить он способен не прежде, чем станет боговдохновенным и исступленным и потеряет присутствие ума; а пока владеет умом, никакой человек не способен творить и прорицать»; «так как не в силу искусства творят они и говорят многое и прекрасное...а божьею силой...»; «...бог, отнимая у них ум, употребляет их себе в служители, как и прорицателей и гадателей божественных, чтобы мы, слушающие, знали, что не эти люди, которые не в своем уме говорят такие важные вещи, а что говорящий есть сам бог, через них же он гласит к нам»; «...поэты же есть нечто иное, как толмачи богов, одержимые тем, в чьей власти кто находится» (533d–535а).

Поэт не ведает «чтойности» вещей и не знает подлинной мудрости: «Чтобы это показать, бог нарочно пропел самую прекрасную песнь через самого плохого поэта». Сократ заключает: «...тебе не кажется, что я правду говорю. Ион?» (535а). Искусство рапсода есть прежде всего дар богов. Певческий дар подобен магнетической силе, исходящей прямо от Муз и намагничивающей всю цепь одержимых божественным вдохновением. Рапсоды знают наизусть Гомера и хорошо его декламируют. Это не есть знание, говорит Платон. Они—«толмачи толмачей», а не «знающие» (535а). В самом деле, можно ли назвать Иона знающим, если, передавая что-нибудь жалостное, он начинает плакать, а передавая ужас-


297


нее — испытывает реальный ужас и сердцебиение? Он в буквальном смысле не в своем уме: какое же это знание? То же относится к зрителям и слушателям его искусства. Платон устами Сократа настаивает: «...[поэт] держится [Музой]». Сократ объясняет Иону, что такое поэтический язык и в чем состоит миссия рапсодов: «...не в силу искусства и не в силу знания говоришь ты о Гомере то, что говоришь, а в силу божьей доли и одержания...»; «...ты сильный хвалитель Гомера не через искусство, а через божью долю» (535е–536а). В этом состоит «вина» Иона перед Музой: «...и ты. Ион, — заключает Сократ, — когда про Гомера кто помянет, изобилуешь [речью], а когда про других — недоумеваешь».

Беспомощность Иона удивительна. Он полагал, что рапсоду ведомо все и вся. Теперь, оказывается, он с трудом может понимать Гомера. Недавно он сам говорил, что «рапсодическое искусство есть другое, отличное от искусства возничего» и что оно ведает и другие вещи (539е–540а). После сократовской майевтики рапсоду не ведомо дал« то, «что прилично говорить мужчине и что — женщине, что — рабу и что — свободному, что — подчиненному и что — начальнику». Правда, для рапсода важен стиль исполнения, а что именно он исполняет — это уже не так важно. «Чтойность» всего природно-сущего не отягощает мысль Иона. Это «все», как-то: речь мужчины, женщины, раба, свободного и т. д., опять-таки Ион не понимает в их идее, т. е. каковы они сами по себе. Результат всего спора очень интересен. Сократ говорит, что тут одно из двух. Или Ион действительно знает Гомера, и тогда его плохие ответы и изворачивание в споре свидетельствуют только о его обмане и несправедливости. Или он ничего в Гомере не понимает, а все искусство его как рапсода зависит не от его знания, а от божественного наития, от дара богов, в котором он совершенно неповинен. Сократ предлагает ему эту дилемму. И так как Ион говорит, что «гораздо ведь прекраснее почитаться за божественного», то Сократ заключает спор следующими словами: «Ну, так это прекраснейшее ты от нас и получай. Ион: быть божественным, но не сведущим хвалителем Гомера» (541е–542а). Проводимое в «Ионе» отграничение «знания» от вдохновения чрезвычайно важно для понимания подлинной мудрости. К этой теме Платон вернется в диалогах «Федр» и «Пир».

Центральную тему платоновского «Алкивиада» составляет забота о самом себе или узнавание самого себя. Именно требование «узнай самого себя» направляет развитие и определяет практику древнегреческого полиса, ему подчинено искусство человеческого существования в различных его формах, а невнимание к этому требованию неизбежно приводило к самым жутким трагедиям. Так случилось с Эдипом, пренебрегавшим во имя власти разгадкой самого себя. Презрение к удовольствиям, притягательность созерцательной жизни настойчиво побуждают древнего грека обратиться к самому себе. Внимание к самому себе, внутренний спор с самим собой, с помощью которых индивидуум формирует себя в качестве «живого существа, имеющего логос», т. е. сказывающего существа. Требуется усилие, чтобы найти в ходе узнавания себя то, что позволит придать человеческому бытию надлежащий смысл. Кир, идеализированный портрет которого дал Ксенофонт, считал, что даже завоевания не сделают его существование совершенным. Ему предстоит еще заняться самим собой, и это занятие будет превыше всех прочих: «До сих пор, — говорит Кир, вспоминая о былых победах, — мы ни разу не могли упрекнуть богов в том, чтоб какое-либо из наших заветных желаний не осуществилось. Однако если следствием наших великих свершений будет полная невозможность располагать досугом для себя и предаваться радости с друзьями, то я готов распроститься с таким счастьем» (Ксенофонт. Киропедия, VII, 5, 43). А Лакедемонское изречение, пересказанное Плутархом, повествует о том, что граждане Спарты предоставили заботу о земле илотам именно потому, что предпочитали более заботиться о самих себе (Плутарх. Изречения спартанцев, 10, 3, 217а). Алкивиад готов возложить на себя заботу о городской общине и править


298


ею, подобно царям Спарты или Персии. Сократ объясняет молодому честолюбцу, что с его стороны слишком самонадеянно браться за власть, не усвоив главного: прежде всего ему надлежит заняться собой — и немедленно, покуда он еще молод, поскольку в пятьдесят лет будет уже слишком поздно (Алкивиад 1, 127d—е). Сократ говорит Алкивиаду: «Ты намереваешься, как я говорил, в самом непродолжительном времени предстать пред афинянами в качестве советчика...и хочешь предложить им свой совет? Надо полагать, о чем-нибудь таком, что тебе лучше известно, чем мне? Что бы ты на это ответил?». Алкивиад отвечает: «Я бы сказал, конечно, что они совещаются о том, что мне лучше известно, чем им». Сократ: «То есть, что знаешь, в том ты и хороший советник?» (106c–d). Алкивиад не всегда имел это знание, но потом как-то его приобрел. Это есть знание «о войне или о мире или о каком-нибудь другом общественном деле» (107d). Алкивиад выступает перед собранием потому, что «совет есть дело знающего» (107b). Однако Алкивиад не может ответить, что такое справедливое и что — несправедливое. Знанию же этого не у кого научиться. Здесь не то, как в случае с обучением игре на инструментах, с ремеслами и пр. Хотя знание справедливого (δίκη) и несправедливого (ἀδικία) самих по себе Алкивиад находит у себя с самого раннего детства, тем не менее, вопрос об их «чтойности» вызывает у него затруднение; ответ на него не дается никаким обучением. Идея как бытие природно сущего, согласно Платону, в своем существе и никем не открывается, и никем не преподается, хотя по видимости функционирует как открытая кем-то и как преподанная кому-то.

Умение управлять людьми есть предусмотрительность, благоразумие или «благосоветие». Оно должно привести граждан к взаимной любви и к прекращению ненависти и раздоров. Сократ взывает: «Скажи же мне на милость, что ты разумеешь под единомыслием или под любовью, которые мы должны и о которых должны подавать полезные советы, если хотим быть хорошими людьми?». Оказывается, «нужно заниматься самим собою» (127е–128е). Как нужно знать, что такое обувь, прежде чем обучаться сапожному искусству, так и прежде исправления себя мы должны знать, что такое мы сами. «Будем ли мы в состоянии знать, какое искусство улучшает нас самих, не зная в то же время, что такое мы сами?» «Узнавши это, мы скоро можем узнать, как нам заняться самими собою, а пока не знаем одного, не можем узнать и другого» (128е—129а). Знать самого себя — значит быть «благоумудренным». «Не зная же самих себя и не имея благомудрия, можем ли мы знать, что в нас хорошо и что дурно?» Не зная самих себя, мы не будем знать и того, что относится к «политейе», т. е. к совместному проживанию. Мы не можем быть в таком случае государственными людьми и даже заниматься домашним хозяйством. Мы будем все время делать ошибки и терпеть неудачу. Таким образом, узнавание самого себя есть существенное и необходимое условие мудрости. Ни один человек не может быть мудрым в силу одного своего ремесла. «А уж кто заботится о деньгах, тот заботится не о себе самом и не о том, что ему принадлежит, но о том, что еще менее касается его» (131с).

Что же такое душа? Ее познающая часть подобна чему-то божественному: «...и кто смотрит в нее и узнает все божественное, тот и себя самого всего больше может познать этим способом». Невозможно быть счастливым, не будучи мудрым и благородным — таков главный вывод Платона. «А потому перестает быть жалким не тот, кто разбогател, но кто приобрел мудрость» (133а-134b). Платон стремится показать, что существо подлинного образования не в том, чтобы загрузить неподготовленную душу голыми знаниями и всеведением. Подлинное образование захватывает и преображает душу, перемещая человека из земного и преходящего плана бытия в небесное и непреходящее. Сократ обращается к Алкивиаду, имея в виду идею блага, составляющую цель нашего познания: «Не преобладание и возможность делать, что захочется, должен ты поставить целью для себя и для своего города, но справедливость (δίκη) и благомудрие». Где появляется место для


299


благомудрия, там обретается близость человека к божественному: «Живя вместе с городом справедливо и рассудительно, вы будете жить так, как это принято богом»; «И вы будете всматриваться при этом в то божественное и ясное, о котором мы сейчас говорили»; «Поступая же несправедливо, смотрясь в безбожное и земное, вы, как и следует, будете делать все подобное этому, не зная самих себя» (133с–134е). Во всем этом рассуждении удивление (θαυμάζειν), или взор к божественному, позволяет нам узнавать самих себя как ζῶον λόγον ἔχον, т. е. как живое существо, имеющее «логос». У смертных есть божественный дар сказывать все то, что должно привести граждан к взаимной любви и к прекращению ненависти и раздоров, к единомыслию, причем к единомыслию ради блага как такового. «Чтойность» человека, или его идея и бытие, — это его «душа», а в душе самое важное—«познание» и «мышление». Причем Платон подчеркивает, что важно именно «благомудрие»; оно—«ясно» и «божественно». Призыв Сократа «узнать самого себя» и тем самым установить правильный взгляд на существо истины — это и образ действия, и манера поведения. Сократовское вопрошание о душе настолько пропитало различные стили жизни афинского полиса, что оформилось в многочисленные практики и предписания, которые осмысляли, развивали, совершенствовали и преподавали как в сократических школах, так и в Академии Платона, Ликее Аристотеля и в «Саду» Эникура. Оно конституировало социальную практику и породило определенный способ познания и обработки знаний1. В «Апологии» Сократ предстает перед своими судьями именно как «учитель заботы о себе»: бог поручил ему напоминать людям, что они должны заботиться о себе, не о богатствах и почестях, но о самих себе, о своей душе (Апология Сократа, 29d–30а с). Тема подлинного образования и приобщения человека к истине, т. е. к идеальному миру, проходит через все творчество Платона.

 

 


1Фуко М. Забота о себе. Киев; М., 1998. С. 52.


(300)




назад к оглавлению