Вопрос о логической связи платоновских диалогов интересен и с точки зрения истории философии как науки, и в аспекте истории образования и культуры. Единство спекулятивно-теоретической и практически-педагогической сторон деятельности Платона постоянно актуализируется в процессе освоения классического философского наследия не только на философском, но и на других факультетах современных университетов. Сколь широкому кругу специалистов требуется сегодня Платон? В каком порядке и с какой целью следует изучать шедевры платоновской мысли? Ответы на эти вопросы докладчик предполагает дать путём обзора содержания творений Платона.

Если согласиться с А. Уайтхедом, полагавшим, что вся философия есть развернутый комментарий к Платону, то придется вынужденно смириться и с тем фактом, что вся сфера рефлексий над феноменом медиа, так называемая медиа-теория – от В. Беньямина до М. Маклюэна и Р. Дебрэ – не что иное как своего рода развернутый комментарий к знаменитому фрагменту из диалога «Федр» (274b-275b), в котором фараон Таммуз беседует с богом Тотом – «египетским Тевтом» – о том, что изобретение письменности погубило память. Концептуальное зерно этого диалога: «Это (то есть письмена) убьет то (то есть память)», – словно бы усиленное эхом бесконечных самоповторов, с неизбывным постоянством воспроизводится во множестве исторических вариаций на тему интеллектуальных медиа-паник и медиа-фобий: кажимость того, что станок Гутенберга станет убийцей письменности (вспомним небезызвестную «реплику» к упомянутому платоновскому сюжету в романе «Собор Парижской Богоматери» В. Гюго), так же, как и изобретение фотоаппарата уничтожит живопись, появление кинематографа приведет к смерти театра, триумф телевидения обернется поминками над кинематографом, нелинейный гипертекст Всемирной паутины погубит классический линейный текст et cetera. Не случайно именно с размышления над платоновской мыслью о письменности и памяти начиналась лекция У. Эко «От Интернета к Гутенбергу: текст и гипертекст», в которой итальянский мыслитель утверждал, что сегодня мы находимся «в конце истории с убийствами», прологом которой был платоновский первотекст, а эпилогом станет изобретение электронной словесности. Очевидно, любое открытие в сфере медиа происходит под знаком этой затянувшейся на несколько тысячелетий «истории с убийствами». И у нас нет достаточных оснований полагать, что эта история близится к завершению. Напротив, это «история с продолжением», способная разрешиться разве что очередной медиальной революцией и новой волной медиа-философских размышлений. Заметим, что в упомянутых исторических контекстах прорекаемому убийству всякий раз так и не суждено было совершиться. Новая медиальная оболочка лишь набрасывалась поверх прежней, образуя сложную, многослойную структуру взаимно мерцающих, как бы вложенных одна в другую медиасфер, вступающих друг с другом в интригующую «игру в бисер», правила которой с известной долей условности можно поименовать «Платон и медиа».

В докладе будет предпринята попытка историко-философского анализа понятия «софист» в греческой мысли V–IV вв. до н. э. Поставленная задача осуществляется на основании интерпретации текста платоновского диалога «Горгий» и комментария к нему Э. Р. Доддса, который поставил под сомнение принадлежность Горгия Леонтийского к софистам.

В докладе будет рассмотрена возможность интерпретации основных философских проблем диалога сквозь призму его «драматических» аспектов, прежде всего системы персонажей и композиции текста.

Среди целого ряда загадок и «недоговорок» платоновского диалога «Политик», одной из наиболее провоцирующих остается «утерянная шутка» (выражение М. Шори) о близости рода человеческого некоему «родовитому и, одновременно, распущенному» животному (266 b-c). В связи с идентификацией последнего с домашней птицей или свиньей, искомый в диалоге политик оказывается на какой-то момент подобен либо птичнику, либо свинопасу. С одной стороны, выбор между этими альтернативами определяется смысловым и логическим контекстом всего предшествующего рассуждения и следующими сразу за этим местом версиями «краткого пути» определения политика. С другой, анализ не может не опираться на литературный подтекст (Гомер, Аристофан), который очевидно присутствует в данном пассаже. Попытка разобраться со смыслом «утраченной шутки» поможет не только понять особенности диалектики Платона, а так же причину критики Аристотелем его «разделений» видов и родов живых существ (см., например, «О частях животных»), но так же обнаружить некоторую перекличку с классификацией животного мира в библейских книгах Левит и Второзаконие.

Настоящий доклад посвящён анализу начала дискуссий об «аргументе третьего человека» (АТЧ) в «Пармениде» Платона, вызванных знаменитой статьёй Г. Властоса 1954 г. В докладе представлена интерпретация АТЧ у Г. Властоса, её критика у В. Селларса, А. Нехамаса и др. исследователей. Обсуждение допущений для АТЧ показывает, что в АТЧ могут подразумеваться предпосылки, общие для АТЧ и некоторых использующих бесконечный регресс элеатовских аргументов «против множественности». Эти предпосылки имеют существенное эпистемологическое значение, и, вероятно, первая попытка усомниться в них была предпринята Плотином.

Интерпретации диалога «Менон» последних нескольких десятков лет позволяют сместить фокус значимости в диалоге с теории припоминания на парадокс Менона, который отражает кризис сократовского метода поиска «Что это?», характерного для ранних диалогов. В этом случае полумистический анамнесис не может выступать в качестве познавательной процедуры в силу несоответствия условиям, сформулированным в предпосылках парадокса, но может служить в качестве хорошо функционирующей дидактической теории, включенной в познавательную практику, а также играть роль допущения в рамках гипотетического метода. Последний рассматривается как более продуктивный, дискурсивный (в ряде интерпретаций − диалектический) способ познания, основанный на переходе от истинного мнения к знанию как от необоснованного и нечеткого («бессвязного») представления о чем-либо к обоснованной («связанной суждением о причинах») истине.

Причиной расхождения между различными прочтениями диалогов Платона является прежде всего вопрос: что же такое собственно сама философия и философствование — систематическое изложение некоего «учения» или «доктрины», как в той или иной степени склонны считать унитаристы, «эзотерики» и приверженцы эволюционизма, или же философия и философствование необходимо связаны с жанром диалога, где вместо авторской позиции читатель имеет дело с персонажами-характерами, как считают сторонники драматического подхода.

Однако если в первом случае мы видим явное сопротивление какой-либо систематизации в самих диалогах, то относительно так называемого драматического прочтения перед нами возникает вопрос: что же именно мы ищем в диалогах, какой философии?

Если принять позицию драматистов, так или иначе сводящуюся к тому, что философствовать можно только в предложенном Платоном жанре диалога, то дать ответ на вопрос «для чего Платон писал диалоги» означает дать ответ и на вопрос что такое философия.

Однако, как свидетельствует критика L. Gerson и J. N. Findlay, дело тут вовсе не в диалогах и не в трактатах – и те и другие вполне могут быть как «систематическими», так и наоборот. Более того, неизбежное у драматистов сведение диалогов Платона к роли протрептика говорит об отсутствии в такой интерпретации представления о nisus'е (Findlay), то есть о цельности или направленности «позитивной» философии, в результате чего диалоги оказываются поверхностно толкуемыми «литературными произведениями».

На наш взгляд, дать ответ на вопрос, что же представляет собой «недоктринальная» и «несистематическая» философия Платоновских диалогов (или философия как таковая) невозможно без постоянного обращения к «эленктической константе», как она представлена в Апологии, и вытекающим из нее формулировкам Парадокса Сократа (например, о непроизвольном или природном стремлении каждого к благу), не только задающим, но и обуславливающим каузальную проблематику «средних» и «поздних» диалогов.

От лица “некоего человека” Сократ в (считающемся сомнительным) диалоге «Гиппий больший» задает Гиппию вопрос: (287d) ti esti touto to kalon «Что есть сие прекрасное?». Недопонимая, Гиппий старается уточнить: «Он хочет знать, ti esti kalon “что прекрасно“?». – Сократ не соглашается:

– «Мне кажется, нет. Он хочет узнать, hoti esti to kalon “что такое прекрасное“, Гиппий».

– Гиппий: «А чем одно отличается от другого?»

– Сократ: «По твоему, ничем?»

– Гиппий: «Разумеется, ничем».

– Сократ: «Ну что же, наверно, тебе виднее. Однако смотри, дорогой мой: он ведь тебя спрашивает “ou ti esti kalon, all' hoti esti to kalon” (287e). не о том, что есть прекрасно, а о том, что есть прекрасное».

Думаю, что обычно читатели этого диалога приписывают Гиппию непонимание мысли Сократа. Я же, напротив, считаю, что Гиппию здесь непонятна не мысль, а ее необходимая предпосылка и средство, а именно сходу вводимое Сократом смысловое различение двух синтаксических конструкций, равно допустимых синтаксисом греческого языка, но ранее не привлекавших к себе внимания и потому остававшихся синонимичными. При этом оборот с определенным артиклем явно менее употребителен, и потому Гиппий машинально преобразует его, опуская артикль. Философские формы мысли не могут иногда обойтись без использования перевода в опредмеченно-наличные (vorhanden) некоторых подручно, или орудно (zuhanden) наличных средств языка. Ведь подручного в языке всегда несравненно больше, чем наличного, поскольку люди в основном говорят не о говорении. В языке опредмечение подручного есть тематизация как помещение некоторой части предложения в позицию подлежащего, а в философском мышлении та же тематизация есть обнаружение нового предмета философского интереса. Так что введенном Платоном устами Сократа различение двух синтаксических конструкций есть непременная предпосылка возможности рассуждать об общих понятиях. При этом рассуждение об общих понятиях Платону прозрачно, он именно им и занят, а вот синтаксическое преобразование остается для него полупрозрачным и подручным, но не наличным. Будь оно вполне прозрачным, собственно платонизм как учение об идеях, возможно, оказался бы проблематичен.

После «скептического поворота», осуществленного Аркесилаем, в Академии наметилась тенденция к смягчению ортодоксального академического скептицизма. Данное стремление формировалось в жесткой полемике с главными интеллектуальными соперниками – стоиками, которые придерживались крайней формы гносеологического догматизма. Интерпретация платоновского наследия, предложенная Карнеадом, привела к возникновению в Академии двух противоборствующих группировок. Более того, сторонники Клитомаха основали альтернативную школу в Афинах, которая выступала против группировки «либералов». Сложность ситуации усугублялась принципиальной позицией Карнеада не фиксировать письменно свои воззрения. Какую же позицию в этом споре занимал сам Карнеад? На этот вопрос и пытается ответить наше исследование, основанное на историко-философском анализе текстов Цицерона и Секста Эмпирика.

Доклад будет посвящен сопоставлению взглядов на природу (специфику) математики Платона, Канта и Гуссерля. Основой для этого выступает знаменитая Линия Платона, а решающее развитие понимание математической деятельности как познания посредством конструирования понятий (через схемы) получает в трансцендентализме Канта.

В статье излагается понимание А. Шопенгауэром онтологии Платона. Утверждается, что идеи Платона в интерпретации Шопенгауэра утратили свой смысл истинно сущего первоначала для мира. Платоновские идеи в метафизике немецкого мыслителя стали связующим звеном между миром воли и миром представления, при помощи которых происходит процесс объективации воли из единого, неизменного во многое, временное.

Представители неокантианства как баденской, так и марбургской школы много внимания уделяли личности Платона и его философской системе. В данном случае рассматривается интерпретация платонизма П. Наторпом, выявляются, в первую очередь, ее специфика и результаты, а также ее достоинства и недостатки.

Доклад посвящен выявлению основных принципов мифомышления у Платона и Кассирера. Так у Платона философскую аргументацию зачастую сложно отмежевать от аргументации мифологического толка, в которой мифические события становились непреложными тезисами для объяснения того или иного положения дел. Кассирер пишет свою «Философию символических форм» почти два с половиной тысячелетия спустя. Результат за это время: сознание человека стало скорее секуляризованным, а кроме того прошло через разочарование в идеалах просвещения, которое пыталось демифологизировать сознание. И, как ни странно, мифомышление живуче и через посредство символического оно так или иначе продолжает играть важную фундирующую роль в сознании. В докладе я попытаюсь проследить общие принципы функционирования мифического в обоих способах мышления, у Платона и в современном сознании.

В статье рассматривается, насколько оправданна гегелевская интерпретация платоновских идей как всеобщего. На основе обращения к диалогам «Софист» и «Парменид» делается вывод, что несмотря на то, что к такому пониманию идей Платон был близок в зрелый период своего творчества, имеются существенные различия между гегелевской и платоновской диалектикой.

Настоящаий доклад представляет гегелевскую теорию фундаментальных форм государственности сквозь призму философии Платона. Концептуализирующий акцент работы – нравственные основы политики государства, следовательно – философский «портрет» благородного гражданина. Таким образом, «я» как местоименная форма персонологизации «разумного историзма» является выражением субъективированной ипостаси цивилизации и культуры-дилеммы искомой гармонии идеального государства. Финал диалектической слиянности субъективного и объективного – рождение гражданского общества как метафоры траектории философии истории, по Гегелю. Реминисценции платоновской философии, в данном контексте, выражаются концепцией гражданского общества – идеальной моделью нравственного государства, которая олицетворяет субъективность, трансцендированную в феноменальную реальность, так как нравственные постулаты человека духовного есть аксиологическая подоснова социального благоденствия.

В выступлении рассматривается определения Платоном природы искусства на материале диалогов «Ион», «Государство» и др. Отмечается развитие платоновской мысли о сверхчувственном, лежащем в основании произведения искусства, в понятии эстетической идеи, разработанном Кантом, Шеллингом и Гегелем. Также указывается на преемственность с этой эстетической традицией литературной критики XIX века (В. Г. Белинский, А. К. Аксаков, Н. Н. Страхов).

Цель доклада отобразить связь между ментальной философской категорией «интеллектуальная интуиция» и проблемой символического описания выводимых из этой категории математических следствий. Во взятых для рассмотрения трудах крупных философов такая связь имеет циклически завершенный характер от зарождения в пифагореизме, развития у Платона и Декарта и отрицания у Канта. Можно заметить, что и идеальная наука геометрия, и онтология, некоторыми своими положениями, методологически обоснованными интеллектуальной интуицией как будто смотрятся в зеркало. С одной стороны, у Платона онтология это геометрия, с другой, у Евклида математика это онтология. Математика и геометрия в то время одно и то же.

Платон – главный адепт пифагорейского убеждения значимости геометрии в философии. Основатель Академии подчеркивает в геометрии первичность интеллигибельного, без примеси чувственного, непосредственного познания в акте созерцания. Интуитивно высказанные истины, непосредственно созерцаемые в виде идей, обосновываются им логически родовидовой диалектикой. Диалектика не стала образцом научной теории. Таковыми как парадигматические образцы длительный период были дедуктивно-аксиоматического построения Евклида, в которых используется всё та же интеллектуальная интуиция.

Акцент сделан на упомянутой в «Тимее» пропорции в роли принципа организации космоса – в которой опознано «золотое сечение». Показана преемственность «правдоподобного мифа» Платона о становлении Вселенной с авторской «метафизикой Духа», ведущей к новому мировосприятию, согласующему религиозные и научные представления.

Понятие αἰών играет ключевую роль в древнегреческой философии времени. Тем не менее, большинство интерпретаторов склонны приписывать этому понятию позднейшие неоплатонические и христианские смыслы, чужеродные языческому мышлению древних греков. Внимательный анализ ранней традиции словоупотребления подталкивает нас к пересмотру традиционной интерпретации древнегреческой философии времени, и прежде всего – знаменитого фрагмента «Тимея» Платона (37d). В связи с этим весьма интересно проанализировать трактат Плотина «О времени и вечности» (III. 7), принимая во внимание как раннюю греческую традицию словоупотребления αἰών, так и основанную на отсылке к этой традиции ре-интерпретацию философии времени Платона. Ключом для герменевтически корректной интерпретации, на мой взгляд, является тщательный историко-понятийный анализ. Он позволяет сделать вывод о том, что у αἰών Плотина используется в значении «полноты бытия-и-времени».

Тексты Платона иносказательны, двусмысленны, туманны. Для их понимания докладчиком вводится трёхуровневая (идеи, идеалы, Идеальная математика) иерархия «теории идей», многократно, на наш взгляд, описанная Платоном в его сочинениях. Идеализм понимается целостным проектом, работающим в наших познавательных практиках.

Разноречие переводов и толкований диалога «Тимей» обычно объясняют «незавершённостью» изложения Платона. Мы постараемся показать, что математические термины дешифруют текст и впервые вскрывают в нём принципы и методику идеального и реального математического моделирования познания мира.

В докладе рассматриваются идеи естествознания сквозь призму платоновского понимания эстетических категорий (красоты, гармонии, симметрии, простоты). Влияние прекрасного присутствует на всех стадиях творчества ученого. Оно проявляется во внешней упорядоченности, согласованности, соразмерности научных формул и теорий, а также в более глубинном тождестве разнородных явлений.

Г. Гадамер актуализировал центральную проблему герменевтики: как понимать традицию? Как исторически «другое» или как современное? В рамках такой постановки вопроса необходимо исследовать мысль Платона, диалектика которого не только выражалась через проблему письменности, согласно замечанию самого Гадамера, но и имела герменевтический характер. Анализ текстов Платона выявляет еще одну общую проблему – истины «расшифрованных толкований», являющей собою лишь то «реальное соглашение», которым текст, подлежащий интерпретации, нас связывает. Осложняет задачу интерпретации и сознательная (или невольная) маскировка текстов. Данный ряд проблем проанализировал Т. Слезак. Для Платона должна была обнажиться вся острота вопроса о познании, ограниченном пределами предания, что влекло за собой осознание того исторического разрыва, который всегда существует между текстом и интерпретатором. Само знание не только диалектично, что понимал Платон, но оно еще и герменевтично. С таким, историческим, взглядом на проблему знания, связанным с парадигмой понимания, должен быть соотнесен концепт «помощи» (собственному и чужому логосу) в диалогах Платона. Рефлексия закономерным образом выводит за пределы предания, но возникает дилемма, связанная с парадигмой укорененности мысли в пространстве предания, которую, кажется, пытался осмыслить и разрешить Платон. Кроме того, для Платона важен был вопрос о полноте знания, в связи с чем он и упоминает о «преждевременности» сообщений о некоторых предметах и их содержании.

Я соединил в названии доклада два разных слова: одно платоновское, другое аристотелевское. Получился почти оксюморон, потому что у Аристотеля «энергия» это полновесная «действительность», а платоновский «образ» кажется чем-то вторичным по отношению к действительности «устоя» (Идеи) и – как мешающий узрению идей (сущностей) – он являет собой симулякр, подделку, нечто, выдающее себя за то, что оно не есть по сути. Муляж в витрине. Конечно, муляжи тоже действительны – в качестве муляжей, но как образы они заимствуют свою действительность у действительности начала. Они даже необходимы, ибо о каком эйдетическом видении как таковом может идти речь в отсутствие образов, если и сама идея в качестве «эйдоса» (сущности) есть «облик» вещи, пусть и сущностный (смысловой), соответствующий Аристотелевой «форме»? Ситуация более или менее знакомая и многократно описанная. Мое намерение заключается в том, чтобы, оставив за скобками общеизвестные вещи, подобраться с помощью действительности образа к подлинному парадоксу изначального мышления, мышлению из начала, каковое и есть философия, и которое в таком случае должно быть равно апорийным что у Платона, что у Аристотеля.

В докладе представлена попытка прояснить контекст интерпретации Платона в «Истории античной эстетики» – главном труде А.Ф. Лосева позднего периода. Автор намерен продемонстрировать, что основной в этом сочинении стала проблема несоответствия доктрины, приписываемой Платону, и текста его диалогов. Эта проблема возникла в исследованиях в начале XX в., когда появился новый философский взгляд на Платона, и до его окончания оставалась значимой для представителей так называемой тюбингенской школы. Свой ответ на эту проблему Лосев выработал в 1920-е гг. и в поздний период не внес в него принципиальных коррективов.

В докладе высказаны возражения мнению о дихотомии этики Платона и примате этики индивидуальной над социальной у греческого философа (выраженному, в частности, А. А. Гусейновым). Опираясь на тексты Платона (главным образом, диалог «Государство») и сохранившиеся о нем сведения античной традиции, автор доклада приводит аргументы в пользу унитарной – политической (в античном смысле слова) – этики «подлинного философа» (alethinos philosophos), о котором рассуждает Платон и образец какового он пытался воплотить в своей практической философии (поездки на Сицилию и создание Академии – школы будущих правителей полиса).

В докладе рассматривается интерпретация платоновского «Государства» последователями гностика Валентина. В центре внимания оказывается проблема «идеальных людей» – граждан платоновского полиса и пневматиков у гностиков. Подобно тому, как Сократ предлагал подстраивать браки лучших мужчин и женщин для рождения лучших детей, гностики проводили таинство брачного чертога. В результате такого сочетания образовывалась новая душа, способная воспринять зерно высшего света.

В евномианской полемике свтт. Василия Великого и Григория Нисского помимо основной цели – опровержения арианства в «ономатологической» сфере – попутно выстраивается стройное и самостоятельное учение об именах и именовании, разрабатываемое, с одной стороны, на обширном материале библейской экзегетики, а с другой – на основе традиционной эллинской учёности (прежде всего, положений аристотелевского трактата «Об истолковании» и платоновского «Кратила»). Показав степень преемства свт. Григорием античной философии языка и традиции библейской экзегетики, в докладе будут выделены те новые черты в христианском учении об имени, которые рождаются в богословии Каппадокийцев.

В докладе на материале сочинений Платона и Татиана Ассирийца рассматривается проблема отношения к слову как основополагающая черта пайдейи античной и христианской. В центре внимания автора – вопрос об онтологическом истоке убедительности речи, ориентирующем слушателя либо на истинное, либо на мнимое, задающий соответственную структуру и содержание пайдейе в целом.

Доклад посвящен некоторым вопросам развития аристотелевской логической традиции в Византии, таким как разнообразие литературных жанров изложения логической проблематики, их связь с философией неоплатонизма и богословием. Особое внимание в докладе уделяется жанру платоновского диалога как особой форме изложения логики Аристотеля.

Доклад посвящен проблемам 4-ой главы сочинения Немесия «О природе человека», где в самом начале рассматривая вопросы возникновения и формирования человеческого тела, Немесий отмечает, что оно формируется из 4 «соков» (humours) (кровь, флегма, желчь и меланхолия).

Предлагается рассмотреть зависимость Немесия в этом учении от наследия элементарной физиологии, изложенной представителем античной медицины II века Галеном в трактате «О назначении частей человеческого тела», который в своих взглядах во многом находился под влиянием более ранних источников, наиболее примечательным из которых является трактат Гиппократа «О природе человека»; и в тоже время от наследия античной философии, в частности трактат Платона «Тимей» и сочинение Аристотеля «О возникновении и уничтожении».

Так же необходимо заметить, что собственно физиологическая теория Галена во многом отлична от Аристотелевской. А именно, Аристотель не воспринял идею о 4-х «соках» в том виде, в котором мы находим ее у Галена, в чем по его мнению, он следует и Гиппократу и Платону. Выдвигается предположение, что Гален имел обыкновение прочитывать наследие платоников сквозь призму своих собственных современных на тот момент представлений о физиологии, чему вслед за ним, следует Немесий Эмесский в своем трактате.

В докладе анализируются платоновские истоки концепции «духовного брака» в учении Григория Нисского. «Духовный брак» есть мистический союз, в котором эротизм и деторождение спиритуализируются, а телесные вожделения и наслаждения угашаются. Данная концепция имеет целый ряд эстетико-аксиологических, онто-антропологических и этико- аскетических положений созвучных философии Платона.

В докладе рассматривается один из современных вариантов прочтения диалогов Платона – драматический подход. Определены его принципы и отношение к таким устойчивым традициям, как догматизм (доктринализм), генетический и эзотерический подход. Автор считает, что в наше время, благодаря толерантности драматического подхода, открывается путь к широкому изучению платоновского нарратива, а противостояние различных традиций уступает место сотрудничеству в создании новых подходов к текстам Платона.

В докладе рассказывается об издании Платона 1804 года и двух переводчиках и издателях Платона и об их роли в сохранении платоновской традиции в Англии.

В докладе анализируется древнегреческое понятие «калокагатия». Выявлены случаи употребления этого понятия в корпусе текстов Платона. Произведен анализ смыслового контекста словоупотребления «калокагатии» в сочинениях Платона.

Выступление будет посвящено исследованию особенностей диалектических диалогов зрелого Платона («элейские диалоги», «Пир», «Федон» и др.) и рецепции платоновского диалогизма в современной философии. Для этого будет проанализировано обращение к диалогам Платона таких основополагающих для формирования «философии диалога» авторов, как Гадамер и Бахтин. Вместе с диалогической интерпретацией диалогов Платона будет рассмотрена и онтологическая интерпретация, представленная прежде всего онтологией времени и истины (знаменитой алетейи) Мартина Хайдеггера.

В центре внимания доклада находится феномен взаимоотношения античной философии с религией, – сначала языческой, а затем и христианской. В докладе предполагается исследовать как сходные моменты этих взаимоотношений (ибо в обоих случаях философия имеет отношение с религией), так их различия. Причем, если отношение античной (позднеантичной) философии и христианства более менее позволяет себя охарактеризовать одним положением, и даже было так охарактеризовано, а именно, богословием: «философия – служанка богословия», что проявлялось с одной стороны в том, что, придя на эллинскую почву, христианское богословие стало заимствовать идеи и аппарат философских учений, а философия, в свою очередь стала задумываться над вопросами, инспирированными богословскими интересами, то взаимоотношения философии с языческой религией исторически более сложно, неоднозначно и менее исследовано. Ведь если по поводу взаимоотношений с христианством известны авторитетные высказывания как богословов, так и философов, то относительно взаимоотношений с языческой религией нам известны, а вернее, понятны высказывания только стороны философии. Ведь даже свидетельство Дельфийского оракула о Сократе, учитывается исключительно с точки зрения философии, не воспринимается с точки зрения богословия.

Сложными представляется история взаимоотношения античной философии и языческой религии. С одной стороны, казалось бы, бесспорное, хотя и трудноусматриваемое происхождение философии в конечном итоге из сферы античного богословия; с другой стороны, начавшаяся уже при первых античных философах критика богословских авторитетов (Гераклит) и антропоморфного образа Бога. Большой интерес представляют также отношения к религии на закате античности, в разных школах неоплатонизма.

Как известно, преподавание философии в техническом ВУЗе имеет определенную специфику. Если для студента-гуманитария не возникает вопрос «зачем мне знать Платона?», ибо само это знание самоценно, то студент-технарь желает что-то знать в том случае, если это знание применимо либо в профессиональной деятельности, либо в личной сфере жизни.

Наиболее актуальны для студента, конечно, основные экзистенциалы человеческого бытия (в данном случае – любовь и смерть), а также этические вопросы. С учетом этой специфики подбираются тексты для вдумчивого прочтения и обсуждения.

Жесткие временные рамки курса не позволяют рассмотреть все аспекты учения Платона, приходится знакомить студентов лишь с некоторыми из них, причем каждый преподаватель по-своему решает, каким из них уделить особое внимание, какие оставить за рамками. Частично они даются в лекционном материале, частично разбираются на семинарских занятиях после домашнего освоения текстов. На Лесохозяйственном факультете УГЛТУ студентам рекомендуется для прочтения речь Сократа из диалога «Федр», в сокращении диалоги «Пир», «Апология Сократа», «Критон», «Федон».

Обсуждаются поднимаемые в этих диалогах вопросы: природа любви, ступени и пути восхождения к Прекрасному (Абсолюту), роль любви в «возвращении домой», природа физической смерти, отношение к самоубийству, личность Сократа (его отношение к людям, выносливость, бесстрашие перед лицом смерти, ценности), природа души и ее истинный дом, доказательства бессмертия души, природа неистовства, вдохновения, технический прогресс, миссия человека. Этические проблемы: нужно ли принимать во внимание смерть (прагматичность или безусловность императивов), ценим ли жизнь саму по себе или жизнь достойную, допустимы ли зло и несправедливость в ответ на зло и несправедливость. Затрагивается и гносеология Платона: знание как припоминание эйдосов.

Нам кажется целесообразным делать акцент на онтологической, антропологической и этической проблематике, при этом эпистемологический и социально-философский аспекты отходят на второй план. Однако некоторые преподаватели предпочитают рассматривать более пристально социально-философский аспект и обсуждать на основе «Государства» сущность и структуру власти, положение определенных страт общества, их взаимодействие для блага государства, институт воспитания и положение женщин, а также значение искусства в жизни идеального государства.

Задача, которая стоит перед преподавателем технического ВУЗа, стремящимся представить студентам творчество Платона, комплексная. В ней можно выделить следующие аспекты:

·      историко-философский: дать представление об основополагающих идеях, о роли Платона в построении фундамента философского знания, о стиле произведений Платона, о личности Сократа как учителя и главного персонажа диалогических произведений Платона;

·      мировоззренческий: вдумчивый разбор идей Платона об уровнях реальности, как нельзя более способствует формированию системы взглядов молодого поколения на мир и своё положение в нем;

·      этический: образ Сократа представляет собой благодатный материал для обсуждения вопросов нравственности, морали, основанных не на мистических откровениях, а на рациональном рассмотрении основных этических понятий;

·      аксиологический: нередко после прочтения и обсуждения диалогов, связанных опять же с личностью Сократа, у молодых людей происходит некоторая корректировка системы ценностей.

Попутно решаются задачи совершенствования познавательного аппарата человека и общедидактические задачи: развитие метафорического и абстрактного мышления, развитие умения извлекать из текста смыслы (которого не дает современная школа, где образовательный процесс ориентирован на ЕГЭ), различать его многослойность, развитие способности преодоления клипового мышления. В требованиях государственного стандарта (т. н. компетенциях) зафиксировано, что студенты должны овладевать не столько знаниями, сколько навыками: концепции и термины должны быть введены в речевой оборот, студент ими должен оперировать.

Хотя непосредственно на изучение философии Платона единым блоком времени отводится мало, его идеи фигурируют не только в историко-философском разделе курса, но также в онтологии, гносеологии, социальной философии и др.

Специфика работы с текстовым материалом, когда мы имеем дело с будущими специалистами негуманитарного профиля, состоит в постоянном соотнесении утверждений или поступков главного героя с жизненной практикой студента. Беседа на семинаре выстраивается таким образом, что студент сопоставляет, к примеру, императивы, лежащие в основе поведения Сократа, с собственными императивами, его ценности с собственными ценностями. В итоге же подобное «духовное упражнение» может привести к инверсии: в конкретных ситуациях собственный образ действий и мотивы соотносятся с образом действий Сократа и принципами, из которых данный образ действий проистекал.

В процессе изучения текстов Платона философия предстает перед студентами не только и не столько как рассуждение, сколько как искусство жизни, и у них рождается понимание того факта, что занятие философией имеет огромное значение, ибо именно философский акт, пользуясь словами П. Адо, может привести нас к самосознанию, адекватному видению мира, внутреннему покою и свободе, т. е. от неподлинного бытия к подлинному, как привел он главного героя платоновских диалогов.

Опросы студентов старших курсов показывают, что идеи Платона и, в особенности, образ Сократа принадлежат к темам, наиболее запоминающимся, и оказывают влияние на мироощущение и миропонимание молодых людей.

Артур Шопенгауэр известен не только тем, что он стал кем-то вроде отца современного иррационализма, из которого выросли такие фигуры, как Вагнер, Ницше, Фрейд, Дильтей, сюрреалисты, дадаисты и многие другие, так или иначе не ставящие во главу угла познания исключительно разум, равным образом Шопенгауэр знаменит своей эстетической теорией, которая является одним из способов избавления от мирового страдания и дает возможность познающему субъекту не только соединить чувственное и сверхчувственное, но и возвыситься над самим собой, в те области и высоты духа, где всепоглощающая Воля угасает и уступает место чистому и тихому созерцанию безвременной красоты. Что же лежит в основе этой красоты, и каким образом эта красота становится доступной сначала для познания творческого гения, а затем, через произведение искусства, и для созерцающего субъекта? Другими словами, что лежит между двумя мирами, каким-то чудесным образом связанными друг с другом, но одновременно столь непохожими и отличными друг от друга – миром воли или вещи в себе и миром представления или явления? Чем является по своей сущности то волшебное стекло, преломляясь сквозь которое, единая и мощная воля способна образовать стройную иерархию своих объективаций, которые, с одной стороны, будучи схвачены творческим гением, способны проявиться в эстетическом творении и воплотить прекрасное, а с другой – дать возможность субъекту освободиться от самого себя и от воли, коей он сам и является? В нашем докладе мы попытаемся показать, что это есть все та же Платоновская Идея, которая вот уже столько тысячелетий, кочуя из одного могучего ума в другой, не устает порождать гениальнейшие плоды духовного творчества.

В докладе рассматривается влияние терминологии Аристотеля на интерпретацию философии Платона в существующей философской традиции.

Первым, кто дает нам свою интерпретацию учения Платона, критикуя и одновременно включая ее в контекст собственной философской системы – Аристотель. Заданное Стагиритом понимание философии как поиска начал и причин сущего переносится им на всю предшествующую философию, в частности и на учение Платона. Именно благодаря Аристотелю начало и причина становятся философскими терминами, и в дальнейшем начинают использоваться всей последующей философией для интерпретации предшествующей. В связи с этим возникает вопрос: принимая терминологию Аристотеля, и таким образом подходя к текстам Платона, не привносим ли мы иной смысл в сказанное Платоном?

В статье была осуществлена попытка рассмотреть основные проблемы, возникающие в связи с понятием μίμησις в диалоге Платона «Государство». Существует две стратегии разрешения противоречия между книгами III и X, в первой из которых осуждается только ложное подражание, а во второй – любое. Первая связана с разбором различий понимания мимесиса в первом и во втором случае. Вторая учитывает миметический характер самого диалога.

Рассуждения Прокла дают основания для онтологического и гносеологического способа интерпретации Единого и Многого. В первом случае раскрывается способ бытия Многого и то, каким образом, обуславливает данное бытие Единое. Во втором случае Единое и Многое имеют статус понятия, которое следует за диалектическим рассмотрением. Корреляция этих двух установок определяет позицию Прокла в отношении бытия.

Предполагается рассмотреть экзистенциальное пространство композиционного плана диалога «Теэтет». Композиционный план при этом рассматривается как целенаправленное формально-содержательное единство методологического характера. В центре внимания – важная проблема: является ли драматургия диалога только литературной формой или же она имеет экзистенциальное измерение? Рассмотрение платоновского текста осуществляется в сравнении с композиционными принципами диалогической драматургии упанишад, в которой А. В. Парибок выделяет три фундаментальных момента: вводное драматическое/кризисное событие, построение изоморфной модели, в которой сообщается экзистенциально ценное философское содержание, замыкание ситуации диалога на экзистенцию читателя.

В статье рассмотрены «Письма о делах повседневных» Петрарки в контексте концепции «заботы о себе» Мишеля Фуко, который утверждал, что вся античная философия имела своей целью именно заботу о душе. Исток такого взгляда на философию Фуко находит у Платона в диалогах «Апология Сократа» и «Алкивиад». Петрарка в XIV веке, возрождая античность, возрождает и подобное отношение к философии. Его Familiares представляют собой «духовные упражнения» (термин Пьера Адо), в которых автор не только стремиться высказать свои мысли, но и совершить с помощью такого письменного выговаривания перемену в себе, изменить себя к лучшему, создать при помощи письма своё «я». Письмо для Петрарки – его метод самосовершенствования.

В статье обсуждается монография Артура Лавджоя, посвященная экспликации принципа изобилия в истории европейской философии. Идея выделить принцип изобилия для анализа проекта Лейбница представляется обоснованной, но результаты проделанной Лавджоем работы явно недостаточны. Поэтому целью статьи является дополнение и уточнение анализа Лавджоя, касающегося метафизики Лейбница. Обсуждение ведется относительно нескольких ключевых понятий (принцип достаточного основания, закон непрерывности, совозможность) и их логической трактовки. Автор статьи показывает, что для уяснения их смысла необходимо обращаться к «уровню» монад, их силовому взаимодействию и согласованности их видений существующего мира. В результате мы понимаем, какие именно новые черты появились у платоновского принципа изобилия в его трактовке Лейбницем.

В работе представлен разбор взглядов немецкого поэта-модерниста Готфрида Бенна на наследие Платона. Бенн проявлял интерес к трудам Платона на протяжении всей жизни. Особенное внимание уделяется частым у Бенна цитатам из таких диалогов, как «Федр», «Государство», «Пир». Раскрывается влияние философов-неокантианцев Г. Когена и П. Наторпа, оказанное на поэта в его ранние годы. Это влияние проявилось в утверждении Бенна, что Платон близок современной идеалистической философии. Бенн подчеркивает это в эссе «Дорический мир», преимущественно анализируемое здесь. Разбираются также и другие тексты из эссеистического и прозаического наследия Бенна – «Паллада», «Искусство и государство», «Птолемеец» и некоторые другие. В работе содержится анализ главных для Бенна «платонических» тем: концепции идеального государства из одноименного диалога, концепции любви из «Пира» и концепции припоминания из «Федра».